Он никогда не унывал и всегда старался принести людям радость. Ему хотелось, чтобы люди чаще улыбались и хоть чуть-чуть больше радовались жизни.

Постоянно чувствуя в душе какое-то легкое, воздушное счастье. Он старался подарить частицу его всем людям, даже тем, которые были ему не очень приятны.

Когда на улице шел дождь, он всегда выбегал под него и с радостным смехом ловил капли, недоумевая, зачем прятаться от приятно щекочущей кожу влаги за зонтами. И еще более он недоумевал, когда мать не давала ему бегать под дождем.

А когда светило солнышко, такое яркое и славное солнышко, он жмурился и улыбался, чувствуя, как в душе поднимается что-то хорошее и доброе.

Его не понимали, называли убогим, юродивым. Один мальчишка постоянно дразнил его «Маленьким Буддой». Он не спорил, вообще не умея и не любя спорить и зная, что он – просто маленький глупый человечек, тихо идущий своей дорожкой.

У него были мать и сестра. Мать любила его, ласково, беззлобно называя – «дурачок ты мой», «радость». Иногда она плакала и говорила, обнимая: «Что же с тобой будет, дурачок. Ты же ничего не понимаешь в жизни…» А он тихо отвечал: «Мам, все будет хорошо». И мать успокаивалась, смотря в его безмятежные глаза.

Сестра. Сестра была гораздо старше его и пренебрежительно относилась к своему братишке. Но он любил ее и часто сидел в ее комнате и рассказывал истории. То, захлебываясь от восторга, описывал, какого чудесного он видел вчера перед сном дракона, как тот чудесно блестел огненным багрянцем в свете заката, то «маленький Будда» рассказывал, какие забавные человечки плавают у него в чае и как приходится осторожничать, чтобы случайно не проглотить одного из них.

А она слушала краем уха его вздор, затем заявляла: «Надоело твое вранье» и выставляла мальчика из комнаты.

Учился он, в общем, неплохо. Однако был очень рассеян и мог все перепутать. С одноклассниками отношения были просто никакие. Его не обижали, хотя и пытались поначалу. Его невозможно было обидеть. Даже на удар он отвечал непонимающей улыбкой и скромно просил: «не делай так больше, ладно?» и от него отступались. Стоит ли говорить, что обзывы он не воспринимал, и отнять у него было ничего невозможно, ведь он всегда готов был поделиться даже последним.

Мальчик шел по улице и размышлял, отчего люди – такие странные существа. Зачем им причинять друг другу боль и страдания из-за какой-то ерунды? Почему он так часто видит, как окружающие плачут, переживают. И ведь некоторые могут специально заставлять других плакать. Почему?

А вот недавно… Наташа, его сестра, как-то тихо спорила на кухне с каким-то парнем. И мальчик видел, что им обоим больно и неприятно это и он подошел и сказал: «Наташа, ты не переживай. Просто поговорите о чем-нибудь хорошем»

И его недоумение только усилилось, когда сестра заорала на него, что он дурак и ничего не понимает в этой жизни, а потом разревелась и убежала.

Зачем? Зачем им было мучить себя ненужными спорами, разве может что-то стоить того, чтобы ругаться? Неужели нельзя было просто говорить и слушать, улыбаться и дарить друг другу радость и тепло, как они это делали раньше?

Мальчишка посмотрел в небо и замер.

-Лошади, лошади! – громко и счастливо закричал он. Какой-то хмурый господин невольно вздрогнул, потом взглянул на небо и не увидел там ничего, кроме летящих облаков. Господин усмехнулся и побрел дальше по своим, наверное, ужасно важным делам.

А мальчик бросился бежать, заворожено наблюдая, как несутся по небу огромные и прекрасные лошади и другие причудливые существа, стремясь догнать их…

Машина резко выскочила из-за поворота, и водитель не успел затормозить…

Наташа плакала у себя в комнате.

Братишка… Ее маленький и глупый братик умер…

Вспоминались и жгли стыдом все случаи, когда она его притесняла, пыталась задеть.

Зашла мать. Сама заплакана, а туда же – утешать.

-Не плачь, Наташа… он же просто вернулся туда, где и должен быть – на небо. Ему было не место в этом мире, ведь он просто шел себе мимо нас, мимо жизни.

-Прекрати! – Наташа отвернулась, погасив секундную вспышку злости.

Неожиданно она взглянула в окно и ее захлестнула волна покоя и тихой грусти. На крыше соседнего дома спокойно сидел огромный дракон, блестящий огненным багрянцем в свете заката… И в его внимательных безмятежных глазах жила душа ее брата…. 24.01.2003

Этот человек был один.

Снова один. Этот месяц он чувствовал, что его душа катится в пропасть. Хотя он уже снова привык быть один. Один в своем мире и в жизни. Жизни за стеклом. За стеклом, которое его окружает и отделяет от мира остального. И теперь много людей вокруг, но он спрятался за стеклом.

Человеку было плохо. Со вчерашнего дня его не покидает ощущение, что- то ли произошло, то ли произойдет что-то страшное. Произошло.

Он идет курить. Сигареты отвлекают, создают иллюзию занятости.

На улице встречает людей, но даже не помнит, как их зовут, хотя девушка сказала, что он с ней даже обнимался. Может быть. Человек был пьян. Он часто бывает пьян, хотя все время пытается что-то изменить.

Вернулся в библиотеку, пытается что-то читать. Он должен продолжать жить. Жить и дальше говорить с людьми из-за стекла.

Он ненавидит это стекло, но что делать? Это стекло вечно, хотя иногда покрывается трещинами. Через это стекло он общается с друзьями, через него пожимает им руку, говорит громкие слова, рассказывает интересные истории и философствует о жизни. Но как бы он не кривлялся за ним, стекло стоит и дразнится своей прозрачностью.

В его жизни были люди, с кем он почти не ощущал этого стекла. Это было так здорово, общаться и не чувствовать стекла, верить, что оно сгинуло. Протягивать руку сквозь трещины, с любовью заглядывать в другие трещины и приветливо улыбаться, замирать от восторга, что вот ведь, мы рядом, мы практически вместе, можем даже обняться. Ведь нет же стекла, мы его разбили своими объятиями, опалили своим дыханием, прожгли своими лучистыми взорами, и оно зазвенело от наших доверчивых речей…

Но стекло было живое и злое всегда. Оно затягивается быстрее, чем мы сможем это понять.

Вот и человек, сидящий в библиотеке, ежился за стеклом.

Внезапно что-то звякнуло. Тихо так, скромно звякнуло, и человек вдруг встал и помчался куда-то.

Он опоздал. Та, что тихо звякнула, ушла, не застав его дома.

А ведь сегодня был их день… в этот день они познакомились и стали тихо рассматривать друг друга из-за стекла…

Он сел, поняв, что его уже бесит стекло, что он хочет мир без него, где все видят друг друга также отчетливо, как себя.

И он рассмеялся, поняв, что этот мир существует и имя этому миру – одиночество.

Он живет в этом мире, ему тут больно и бывает радостно. Здесь он бог, когда творит свои миры и раб, когда попадает в чужие, где все обманчиво и иллюзорно.

Но живет он тут, в этом мире.

Время от времени он делает шаг в другой мир, вновь и вновь бьется со стеклом, ищет счастья вне себя, бьется со стеклом. И мечтает о миге, хотя бы миге, когда стекло вдруг упадет и он сможет отдать себя миру, отдать всего себя, без остатка, но… Вновь и вновь возвращается к себе, в свой мир.

Лето 2002

1.

Давным-давно, еще в детстве я встретил в лесу волка. Он стоял напротив меня и настороженно смотрел мне прямо в душу. Будто спрашивал: “Ну что же ты, а? Давай, побежали со мной, в лесу есть столько дичи, нужно просто быть сильным и ловким”.

А я стоял и оцепенело смотрел на него. И понимал, что стоит сделать только шаг, и не будет уже больше ни школьных забот, ни проблем с родителями. Будет только серая шкура, стремительный бег и страсть охоты. А по ночам дикий и тревожный вой в ночь, которая смеется над тобой.

И рядом, и вдали ты вдруг с удивлением слышишь такой же вой, глас твоих братьев. И ты поймешь, что не один в этом мире и в вое твоем послышатся какие-то новые тона…

Оцепенение разрушил крик и ружейный выстрел. Волк упал, и из его груди полилась алая кровь.

Почему-то он не выл, просто продолжал смотреть на меня и по-прежнему спрашивал, только иначе: “Ну что же ты, а?”

Я отвернулся, чувствуя себя предателем, и молчал в ответ на встревоженные вопросы отца, смешанные с гордостью (завалил ведь волка-то!)

Потом, когда все, довольные и счастливые, сидели за столом, и отец рассказывал про волка, по моей щеке сбежала непрошеная, глупая слеза. Не по волку даже, а по воле, к которой неожиданно прикоснулся, оставшейся там, в смятом сугробе, в котором отпечаталась кровь.

С тех пор я начал меняться. Я стал меньше говорить, а по ночам я смотрел на луну, и мне так ужасно хотелось завыть, укусить этот блин за лощеный бок. Я стал искать литературу про волков и подражать их повадкам.

Когда я видел в зоопарке волков, я желал разодрать решетку и выпустить их, чтобы искупить мою вину перед тем лесным бродягой. Но я этого не сделал. Понял, что эти волки – больше псы и далеко они не убегут.

В шестнадцать лет я вернулся на то место, где был убит волк. Я нашел его сразу же, каким-то странным чутьем.

Я резанул крест-накрест ножом по руке и пролил свою кровь. “Волк, волк, возьми меня с собой, стань моим братом — волколаком!” — произнес я три раза.

Где-то вдалеке раздался волчий вой.

Нет, почудилось.

Я стал ждать, когда же вырастут клыки, отрастет шерсть, появится стая. Моя стая…

Ничего.

Сжав зубы, я вонзил нож в землю и перекинулся через него.

Ничего.

Я сел у дерева. Хотелось плакать, но превозмог себя. Болела рука, которую я нехотя перевязал.

Не получилось. Обман все это. Нет никаких оборотней. Рожденный человеком им и останется, а волк-волком. Глупо было верить всем этим сказкам.

Дома устроили истерику. Где шлялся, мы же нервничаем! При виде руки с матерью чуть не случился удар, а отец нахмурился недовольно. А я все молчал и смотрел в окно на луну. Хотелось завыть от тоски и обреченности.

А потом оттолкнуть мать и бежать, бежать прочь от этого убогого мира к дикой воле…

Лишь через несколько лет я понял свою ошибку, что глупо хотеть стать волком, когда ты уже волк, когда в тебе волчья кровь. И понял, что не могу жить с людьми, есть овощи и хорошо прожаренное мясо.

2.

Я прогуливал семинар по философии. Вместо этого я с джин тоником присел в парке. Не хотелось ни о чем думать, тем более заморачиваться по поводу близящейся сессии.

Хотелось просто сидеть, иногда глотая этот алкогольный лимонад, смотреть на проходящих мимо людей, спешащих по каким-то своим делам, на которые мне было плевать, на облака и на начинающие робко зеленеть деревья.

— Привет, волчара! —улыбнулась Лиза – очаровательная деваха в вечно затасканных джинсах и в балахоне “Крематория”. По жизни она извращается: то придет в универ с тремя десятками косичек, то у нее руки все в феньках. Преподы уже привыкли к ее милым чудачествам и не закатывали истерик по поводу ее новых выкидонов.

— Угости джин-тоником!

— Привет, лисица! – улыбнулся я в ответ, протягивая ей бутылочку. – Прогуливаем?

— Чья бы мычала! – не осталась в долгу она.

У нас это вечно так, называем друг друга волком и лисой, подкалываем по любому поводу всех и вся. С ней я забывал о том, что я – волк, угрюмый хищник.

Довольно быстро обнаружилось, что учиться нам сейчас обоим влом, а делать совершенно нечего. В итоге решили потрепать нервы друг другу своим присутствием. Вскоре разговор уже неторопливо полился, касаясь знакомых и незнакомых, проблем музыки и учебы, литературы и спорта…

Когда надоело сидеть, побрели гулять. Прошлись по Набережной, посидели на площади и у памятника, дотащились даже до парка.

Когда мы возвращались, я неожиданно почувствовал себя волком. Словно шерсть вздыбилась на загривке, глаза настороженно забегали в поиске опасности.

Невольно я сжался, готовый или ударить, или бежать.

— Серега, ты чего? – встревожено спросила Лиза. Я понял, услышав все нарастающий гул.

Схватив лису, я сделал огромный прыжок.

Машина с дикой скоростью пролетела мимо и за ней промчалась милицейская тачка.

Мы упали на обочине дороги.

Я тяжело дышал, еще не способный выйти из волчьего состояния. Только тут я понял, что все еще сжимаю в своих руках Лизу и ее дыхание – прерывистое, волнующее – щекочет мне шею. Лиса. Красивая и милая лиса.

Мне захотелось смять ее, покрыть ее лицо поцелуями…

— Кажется, я поняла, почему тебя называют волком, – сказала Лиза, отстраняясь и пытаясь встать. При этом она как-то странно посмотрела на меня: ну что, позволишь подняться? Или придавишь и будешь гордо поглядывать вокруг, довольный добычей?

Я позволил. Дальше шли молча. Я не знал, о чем она думает. Мне же просто было плохо. От того, что я, волк, вдруг полюбил лису. Оттого, что не мог этого выразить ни на волчьем, ни на человеческом языке.

— Спасибо, – неожиданно сказала она и как-то странно улыбнулась. — Ты спас мне жизнь.

— Не за что, – ответил я автоматически. Тело и голова стали какими-то ватными из-за отхода от такого яркого и обостренного восприятия мира.

— Сережа, ты хороший парень, просто я испугалась в тот момент, испугалась твоих волчьих глаз, твоего дыхания… Прости, если чем обидела… Просто я никогда не встречала волка…

Я горько усмехнулся. Волка… Да, я – волк, и меня многие боятся. Даже те, кого люблю.

— Ничего, – ответил я, – это все фигня. Подумаешь, что в моих жилах течет и волчья кровь, я же ночами в волка настоящего, с клыками и когтями не перекидываюсь. Просто я человек такой. Вон, ты на лису похожа. А наша историчка на пингвина смахивает. А вон мужик идет, гляди-ка, какой важный петух!

Лиза невольно усмехнулась.

— Знаешь, наверно проще было бы, если бы ты ночами перекидывался, – сказала она на прощание. – А так не поймешь, человек ты или волк.

И ушла в дом. А я не ночевал дома, бродил по парку и тихо выл на то, что куда-то пропала луна.

3

Мы не говорили с ней уже неделю. Так, виделись на учебе, здоровались, но по какому-то негласному соглашению не говорили ни о чем.

Но однажды я поймал ее за руку и шепнул: “Я люблю тебя”. Она замерла на миг, ее дыхание участилось. Но она прошла мимо.

И только после занятий, когда я догнал ее в парке, она бросилась мне на шею. “Я тоже тебя люблю!”

Я был счастлив. Мы стали везде появляться вместе, и мы любили друг друга. Иногда мы бродили по ночному или дневному городу и говорили, говорили…

Я забыл боль, мир стал ярок и красив, ведь в нем была она – моя лиса, моя маленькая принцесса, лукавая и нежная плутовка.

Я почти забыл о своей волчьей сущности. Лишь изредка начинал снова смотреть в этот мир огненными глазами, и хотелось совершить прыжок. Прыжок, оставляющий за спиной все эти лица, мрачные машины и этот асфальт. Только теперь я хотел, чтобы в прыжке я был не один, а с моей любимой.

Лиза тоже меня любила. Но я не мог понять, какой любовью? Иногда казалось, что она меня немного боится. Даже когда целует.

Но мы были вместе, и я хотел жить с ней вечно.

Не знаю, когда все начало ломаться, когда я перестал верить в вечную любовь.

В какой-то миг она стала все более отдаляться. А может, этот миг был уже тогда, на обочине дороги?

Мы стали реже видеться. У нее появились какие-то новые дела, в которые она не хотела меня посвящать.

Она смотрела с виноватой лукавинкой, и я чувствовал, что вот-вот, и она выскользнет из моих объятий, слегка коснувшись меня на прощание своим рыжим пушистым хвостом.

И я сходил сума, пытаясь достучаться до нее.

Проклятия всем богам невольно срывались с моих уст, когда я понимал, что ее нет рядом, когда я видел ее и понимал, что она не волчица, что она не будет со мной бежать, едва касаясь земли и обгоняя луну.

Потом я стал слышать о каком-то парне, появляющимся рядом с моей лисой. А она увиливала от всех вопросов, пока однажды все не разрешилось так, как должно.

Я увидел ее, идущую с ним по улице. Стройный и сильный, с красивым лицом, он обнимал ее за талию и что-то увлеченно рассказывал. А она слушала, и ее глаза, ее улыбка отвечали ему, не мне.

— Лиза, – тихо окликнул я.

Она вздрогнула и обернулась. А потом оказалась за плечом этого парня, а он стоял, загораживая ее, готовый за нее умереть. Пес. Настоящий пес. Верный, а еще добрый и отважный.

Нестерпимо захотелось взвыть и броситься вперед. Прыжок, локоть бьет в горло парня, опрокидывает на землю. А потом сцепиться с ним и грызть, грызть его глотку, чтобы кровь горячими брызгами обожгла гортань. А потом огласить мир диким, торжествующим воем и увести с собой Лизу. По праву победителя.

Нельзя.

Я человек, хоть и с волчьей кровью. Я должен стоять здесь, чувствовать злость и боль и понимать: все. Ничего не изменить. Меня бросили, отвергли.

— Почему? — хрипло спросил я.

— Прости, Сережа. Ты хороший, но мне тяжело с тобой. Я устала от твоей дикости и не могу больше так. А с ним хорошо. Прости… Ты же и сам чувствуешь, что мы не сможем быть вместе.

— Я люблю тебя, – сказал я.

Она потупила свои завлекающие в сети глаза. Наверное, она никогда меня не любила. Просто ей нравилось сворачиваться клубком у меня под боком, зная, что этот дикарь готов на все. А теперь нашла верного пса,такого домашнего и нежного. И он стоит, сжав зубы, не зная, что делать. То ли лаять и лезть в драку, то ли молчать, выжидая. Выбрал второе, молодец. На лай бы я ответил ударом. И разрешило бы наш спор либо увечье, либо смерть.

Я отвернулся и пошел прочь, ненавидя весь мир, эту проклятую любовь, эту поганую цивилизацию, людей вокруг. Все это ненастоящее.

Я бросился бежать. Скорее уйти из мира искусственных домов, где каждое слово может выражать фальшь.

Я бежал, выбиваясь из сил, чуть-чуть отдыхал, и снова бежал. В горле клокотало рычание. Я морщился от ненавистного запаха людского мира.

Наступила ночь, и в небе появилась луна, полная и насмешливая.

Стоп. Остановиться и присесть на корточки, втянуть в ноздри запах леса и искать добычу. Потом набрать в грудь воздух и…

Вой. Дикий, полный тоски и бессильной ярости вой, отрекающий от старого, но въевшегося в плоть и кровь, пропитавшего разум мира.

Где-то вдалеке раздался ответ…